Everybody's playing the game But nobody's rules are the same Nobody's on nobody' side
Качаются чашки весов.
Шурх, шурх.
С одной, эмалево-белой, окантованной блестящим снежным перламутром, срываются лепестки цветов. Бледно-розовые, солнечно-желтые, синеватые… они кружатся, рассыпаясь лоскутными искрами. Сладкий аромат дразнит ноздри, мягкая гармония танцующего цвета кружит голову.
Пока не сдвигаются весы, и в поле зрения не попадает вторая чаша.
Она черна, обуглена, в темно-бурых вязких брызгах. С нее то и дело срываются частые капли, маслянисто сверкающими алыми кристаллами падающие в пустоту. Запах свежей крови и пепла – вот то, что окружает их. Тонкие порхающие серые бабочки обгоревшей бумаги, хлопьями оседают на удерживающую чашу цепь.
Из темноты выхвачен призраком света длинный гладкий стол. Он черен и непрозрачен, скользок и холоден на ощупь. Пуст. Почти.
Пара игральных костей. Одна стоит на ребре, вторая – шестеркой вверх.
Что ты выкинешь в следующем броске?
Тихий скрип цепей.
Качаются чашки весов.
Шурх…
Шурх, шурх.
С одной, эмалево-белой, окантованной блестящим снежным перламутром, срываются лепестки цветов. Бледно-розовые, солнечно-желтые, синеватые… они кружатся, рассыпаясь лоскутными искрами. Сладкий аромат дразнит ноздри, мягкая гармония танцующего цвета кружит голову.
Пока не сдвигаются весы, и в поле зрения не попадает вторая чаша.
Она черна, обуглена, в темно-бурых вязких брызгах. С нее то и дело срываются частые капли, маслянисто сверкающими алыми кристаллами падающие в пустоту. Запах свежей крови и пепла – вот то, что окружает их. Тонкие порхающие серые бабочки обгоревшей бумаги, хлопьями оседают на удерживающую чашу цепь.
Из темноты выхвачен призраком света длинный гладкий стол. Он черен и непрозрачен, скользок и холоден на ощупь. Пуст. Почти.
Пара игральных костей. Одна стоит на ребре, вторая – шестеркой вверх.
Что ты выкинешь в следующем броске?
Тихий скрип цепей.
Качаются чашки весов.
Шурх…