Поиграем?
Световые полосы хлестали по дороге, разрезая плотное серое полотно на сотни тонких острых осколков. Черное колесо рассекало свет, как морскую волну, мощно, напористо и без жалости. Мотоцикл с утробным гулом набирал скорость по прямой, проглатывая километр за километром асфальтового полотна. Черный шлем отбрасывал отражения ночного города. Блики фонарей стекали с него и корпуса двухколесной машины, как брызги прибоя, случайно долетевшие, но бессильно отброшенные прочь ветром.
Пустые улицы города покорно ложились под машину, уводя за собой, переплетаясь и лениво путаясь. Они то сужались, то вдруг разливались широкими многополосками, прерывались опасно наливающимися огненными глазами светофоров, как по волшебству переключавшимися на зелень или начинавшими бессильно мигать ярко-оранжевыми.
Витрины хватали золотисто-черный омытый светом силуэт, старались задержать, заманить в свою хрустальную вязкую глубину, оставить, остановить, но беспомощно разевали рты искажения и оставались сами далеко позади – пустые, безжизненные, темные.
Пульсирующее сердце города сжималось, выпуская из себя гирлянды огней, попарно уходящих прочь, растворявшихся в ночи. Фонари равнодушно провожали их электрическим мерцанием.
Ветер летел рядом, его крылья вздымались плотным потоком по бокам, поддерживали обманчиво нежно и мягко. Ветер любил тех, кто бросал ему вызов, до тех пор, пока они могли спорить с ним наравне. На поворотах, он нежно давил на плечи, поддерживал изгибающуюся спину наездника, взвизгивал беззвучно в бешено вращающихся колесах.
Звуки ночи сливались в один мощный гул, обтекающий вязкой масляной пленкой.
Золотистый мотоцикл вывернул на последнем центральном перекрестке, обошел парочку припозднившихся седанов и уверенно рванул в сторону западного хайвея. Человеческая фигура ниже прильнула к обтекаемому корпусу, почти слившись с ним.
За черной поляризованной поверхностью щитка шлема горели золотистые глаза, на мягких губах играла усмешка. Свобода пьянила и бурлила в крови. Эмбер гнал дальше на запад.
Город встал последней преградой – массивной неповоротливой тушей перекрестка, на котором даже далеко за полночь всегда стояли машины. Наездник сбросил скорость идя все медленнее и медленнее не собираясь окончательно останавливаться и не отрываясь смотрел на красный осуждающий глаз светофора. Тот испуганно заметался оранжевым и сдался.
Движок победно взревел, городской предел прорвался, выпустив золотую пулю в свободный полет.